Вопрос о существовании на просторах средневековой Европы такого культурного феномена, как еврейская геральдика, до сих пор остается не столько спорным, сколько основательно запутанным. Первейшая причина этого лежит во все еще распространенном заблуждении, согласно которому правом на принятие и ношение герба располагал, будто бы, исключительно класс землевладельцев, иначе говоря - феодальная знать и рыцарство.

 

      Между тем, не только новейшие исследования, но и классические трактаты со всей очевидностью и убедительностью свидетельствуют, что геральдическая правоспособность принадлежала к области публичного права и распространялась на все без исключения слои средневекового общества, в том числе - и на национальные меньшинства, и на дискриминируемые социальные группы. Иными словами, каждый мог принять себе герб и пользоваться им по своему усмотрению, не нарушая при этом, по возможности, ничьих прав. Малочисленность известных нам гербов некоторых страт общества объясняется не запретом на их использование, но исключительно отсутствием стремления воспользоваться этим культурным благом - у одних, и нестабильностью, нерегулярностью гербовой практики - у других. Последний пункт в особенности касается еврейского населения, само положение которого в рамках средневекового права – как и европейской событийной истории - было равным образом и нестабильно, и неопределенно.

 

 

    Таким образом, популярное объяснение редкого использования гербов в еврейской среде рассуждениями о недостаточной (для обладания гербами) «хорошести» худородных евреев, или, напротив, «некошерности» для них геральдики как «гойского измышления», – возникает не ранее Нового времени. В Средние века евреи пользовались гербами на тех же основаниях, что и представители всех прочих групп общества. Они помещали их на свое имущество, брачные контракты (ктуббы) и надгробия, более того – применяли гербы не только во внутриплеменном обиходе, но и при официальных контактах с иноверцами. Подтверждением этому служат приложенные к подобным документам печати, на многих из которых эмблемы часто могут быть с полным основанием интерпретированы как геральдические. На некоторых печатях помещены и собственно гербы, т.е. геральдические изображения в поле щита. Наиболее известным примером такого рода является печать (в поле щита восстающий лев), относящаяся к началу XIV в. и принадлежавшая некоему Калонимусу бар-Тодросу из Нарбонны, главе местной еврейской общины. Его сын - Тодрос бар-Калонимус - пользовался тем же знаком, прямо унаследованным от отца, что является дополнительным доводом в пользу существования в еврейской среде геральдической практики в ее традиционном понимании.

 

    Однако принципиальный вопрос, который неизбежно возникает при изучении геральдической практики средневекового еврейства, состоит в обоснованности рассуждений о существовании некой особенной, собственно еврейской геральдики, отличной от той, что существовала в христианском обществе. Исследователи сходятся в том, что ни о какой «отдельной еврейской геральдике» речи идти не может: подавляющее большинство евреев свободно пользовалось тем же ходовым набором геральдических фигур, что и христианское население средневековой Европы. Ряд же отдельных геральдических знаков, явно призванных подчеркнуть еврейское происхождение владельца герба (семисвечник-менора, широкополая шляпа особой формы или руки священника-коэна, сложенные в жесте благословения и пр.) принято считать не столько исключением из правила, сколько национальным «взносом» еврейства в арсенал геральдических эмблем.

 

   *** Для своего «внутреннего употребления» рыцарская культура Средневековья породила представление о «Девяти славнейших мужах», ни один из которых, конечно же, не мог обойтись без герба. На гравюре Ханса Буркмайра («Die Drei Gueten Juden», 1516) - иудейская триада «доблестной девятки». В щите Иисуса Навина – три бычьих головы анфас; герб царя Давида – арфа в окружении стеннозубчатой каймы по периметру щита; в черном щите Иуды Маккавея – восстающий лев с человеческой головой в такой же иудейской шляпе, что и на хозяине (вождь народно-освободительной войны здесь – единственный, в чьем облачении есть элемент, выдающий его, как сказали бы ныне, этноконфессиональную принадлежность). Расцветку мифических гербов легко восстановить по крошечным литерам (индексам геральдических тинктур), которыми художник - и выдающийся геральдический график - маркировал гербовые поля и эмблемы в них. ***

 

    Следует, однако, заметить, что в данной трактовке не учитывается символическая подоплека тех или иных образов, использованных в еврейских гербах. Природа символа состоит в воплощении отвлеченного смысла в конкретном образе, несущем в данной культуре соответствующие коннотации, и символ есть высшая концентрация этого смысла в материальной форме. Однако для того, чтобы «прочесть» ту или иную форму именно в контексте этого смысла, необходимо обращаться к нему с позиций создавшей его культуры, а никак не с позиции символической практики в целом. Таким образом, практически любой объект чувственного мира может быть воспринят как символ, но при том условии, что он обладает для конкретного человека или – как в нашем случае – для конкретной группы людей единственным внятным значением. Возможность простого и непосредственного «прочтения» этого значения обусловлена опытом религиозной практики, а равно особенностями исторического и культурного развития данной группы. Иными словами, система символов любой группы отражает специфический, только ей присущий взгляд на мир.